Осень! Осень! Осень!
Октябрь приносит в дом новую волну несчастья. Остап Иванович заявляет:
– Ухожу. Совсем. До Гутьки! Вчера сына принесла! Две капли – в меня!
А на неделе по селу тревога:
– Пропал Остап Иванович!
– В больницу ни до сына, ни до Гутьки не приходит!
– Гутька ором орёт…
Лиза видит, что и со свекровью вовсе неладное творится: сядет – глаза в одну точку… Часами сидит!
А тут ещё Нинка, только не каждый час спрашивает через заплот:
– Остап Иванович не появлялся?
– Отстань ты, ради бога! – раздражается Лиза.
И снова остаётся Нинка с вопросом:
– Куда мужик подевался?!
– В сарае у нас прячется… – дерзит Лиза. – Привязалась со своим Остапом… Сходи – проверь…
– Да я так… Не злись. Свекровушка твоя, гляжу, тоже… Как пришибленная…
Лиза и без Нинки видит – свекровь не в себе!
Думает:
«С ума сойти! Неужели можно так любить… в пятьдесят-то лет?! – Удивляется: – Старуха старухой, зубы не чистит, а туда же… Прям – шекспировские страсти».
После пропажи Остапа Ивановича, на четвёртый день – воскресенье. А в понедельник село гудом загудело: нашёлся! насмерть убитый!
Уборщица, до прихода работников, решила в типографии порядок навести.
Уминает она в корзину бумажные обрезки, несёт вывалить – под навес. Там целая куча такого добра. Вытряхивает. Руками подгребает. Шлёпанец из-под обрезков выныривает. Странно! Вроде носить ещё можно… Зачем выкинули? Авось другой найдётся. Разгребает обрезки – нога! Да здоровенная! Разом сообразила – чья! И завопила…
А милиция напротив типографии… А рядом остановка автобусная. Всё правильно – центр села. И школа рядом, и клуб, и сельпо…
Народищу – махом; полная ограда набилась!
А вот и Евдокия на смену идёт…
Видит – толпа во дворе типографии. Останавливается посреди дороги, стоит, разворачивается – и в милицию.
Село к обеду уже толкует наперебой. Оказывается, дело было так:
– В среду, нет, ещё во вторник ночью… Гутьку везут в больницу – рожать.
– В четверг, паразит культяпый, у неё с утра побывал, сына признал. Днём от Дуськи собрался, ушёл…
– И тем же вечером, сволочь безрукая… Знал, что у Дуськи ночная смена. Дом-то Гутькин только что не рядом с типографией…
– Нажрался, конечно, и в одних тапочках попёрся к ней на работу…
– И зовёт Дуську – пойдём, дескать, посидим под навесом…
– Вот и посидели, выходит…
Пересуды бабьи оказались не так уж и далеки от истины.
Под навесом не только обрезки свалены. Там из-под рулонов бумаги железные стержни брошены… И старый литерный станок – на боку валяется…
Садятся. Остап и жалуется Евдокии…
Это уже потом, на суде выясняется. Бабы о том же толкуют:
– Я, – говорит, – с Гутькой так, подживаюсь… Тебя, дескать, люблю. Давай прямо сейчас докажу… Дуська ни в какую…
И Нинка досказывает старой Катерине через заплот:
– Дуська ни в какую! А он, гад, своё: я, мол, к тебе, как пионер – всегда готов…
И дальше поясняет она другим уже соседям:
– У блудливых мужиков вся кровушка в такое время от мозгов к мундштуку приливает; надо успеть нижней мудростью пофорсить. А то отлив, не приведи господи, случится… Остап и валит Дуську прямо на землю. Она горем захлёбывается, а он – любовь у неё добывает…
